Куропаткина Марина: Тайны смертей русских поэтов
Марина Ивановна Цветаева. Последние дни

По утверждению Елены Поздиной, старшего научного сотрудника Литературного музея Марины Цветаевой, находящегося в Елабуге, тщательно исследовавшей жизнь и творчество великой поэтессы, Марина Цветаева жила как поэт и умерла тоже как истинный поэт.

Не секрет, что творческая жизнь Цветаевой прошла под знаком скандала. Пересуды и обсуждения шокирующих подробностей из ее жизни продолжаются и по сей день. Неудивительно, что до сих пор так и не выяснено, какие из них действительно имели место, а какие были просто выдуманы склонной к распространению порочащих слухов толпой и заинтересованными лицами из государственного аппарата.

До сих пор непонятно, по какой причине Цветаева все же решилась так радикально решить все свои проблемы, одним махом освободившись и от постылой жизни, и от борьбы за свое существование. Самоубийство – необратимый шаг, и решиться на него можно только в страшном душевном смятении или же по трезвому расчету, впрочем, как выяснили историки, второе к Цветаевой ни в коей мере не относилось, поскольку она, как и всякий поэт, любила жизнь, тем более свою, и много лет боролась за свое существование.

Несмотря на то, что причины, которые подтолкнули поэтессу к роковому решению, так и остались до конца не выясненными, можно предположить, что это была совокупность непроходящей нищеты, душевного нездоровья, притеснений НКВД и сама Елабуга – бесцветная и безгранично жестокая провинция, куда Цветаеву привела жизнь.

Однако самоубийство обычно происходит вдали от чужих глаз и, по мнению самой Цветаевой, сказавшей эти слова о Маяковском, «длилось оно не спуск курка». По мнению исследователей, Цветаева еще задолго до своей смерти размышляла о самоубийстве, как бы программируя на него свое сознание, ведь недаром важную роль в ее творчестве играла тема смерти и сопутствующих ей негативных эмоций, достаточно вспомнить хотя бы ее известное произведение, написанное незадолго до смерти, которое так и называлось – «Смерть»:

Что же привело к формированию в ее мозге суицидальных идей, ведь родилась и выросла она во вполне респектабельной и уважаемой семье?

Марина Цветаева родилась в 1892 году в Москве. Ее мать была известной в то время пианисткой, ученицей А. Г. Рубинштейна, а отец – профессором столичного университета, основавшим в районе Волхонки Музей изящных искусств.

Детство Марины Цветаевой прошло за границей. Она много времени провела в Швейцарии, Франции, Италии и Германии, сопровождая свою медленно умиравшую от чахотки мать на различных курортах и в оздоровительных заведениях.

Частые переезды не давали девочке возможности постоянно учиться в одном и том же учебном заведении. В конечном итоге ее образование начало пестрить разноцветными лоскутами разнородных и часто никак не скомпонованных знаний, почерпнутых в российских гимназиях, пансионах Фрейбурга и Лозанны. Богато одаренная от природы, девочка быстро овладела немецким и французским языками.

Становление Марины Цветаевой как поэтессы тесно связано с деятельностью московских символистов. Она свела близкое знакомство с В. Я. Брюсовым, который оказал сильное влияние на формирование ее ранних поэтических мировоззрений. Подружившись с Л. Л. Кобылинским, Цветаева стала принимать участие в мероприятиях, организуемых руководством издательства «Мусагет».

Большое влияние на становление поэтического дара Цветаевой оказал М. А. Волошин, когда она гостила у него в Крыму. В своих первых сборниках стихов «Волшебный фонарь» и «Вечерний альбом», а также в поэме «Чародей» поэтесса отдавала предпочтение детальному и очень точному описанию прогулок по бульвару, домашнего быта, портретов друзей и знакомых, отношений между членами ее семьи. Все это пронизано духом юности и детской простоты, которую Марина спустя какое-то время утратила, перейдя на более сентиментальные темы. В ее произведении «На красном коне» хорошо видно, как прежний простодушный стиль изложения переходит на романтический и интригующий, свойственный большинству сказочных поэм и баллад.

В 1920-х годах творчество Цветаевой стало еще более зрелым. Из-под ее пера вышли книги «Ремесло» и «Версты», в которых все так же присутствует дух сказки, но уже с более серьезной политической и социальной подоплекой. Тут же имеется и цикл стихотворений, посвященных современникам Цветаевой, поэтам А. А. Ахматовой, А. А. Блоку и другим, а также реальным историческим личностям или таким легендарным литературным героям, как Марина Мнишек и Дон Жуан.

Если сравнивать Марину Цветаеву с другими российскими поэтами, можно увидеть, что их творчество существенно разнится благодаря мотивам их произведений. Если у Есенина, Пушкина и Брюсова в творчестве преобладает возвышенный романтизм, пронизанный духом надежды, особенно в любовной лирике, то в произведениях Цветаевой, напротив, ведущими являются мотивы горя, обездоленности, отчаяния и сопереживания угнетаемым и гонимым, к которым поэтесса причисляла и себя.

С 1918 по 1922 год Марина проживала в охваченной революцией Москве, с трудом перебиваясь случайными приработками, вынужденная практически одна содержать своих малолетних детей. В это время ее муж С. Я. Эфрон служил в белой армии, поэтому Цветаева терпела многочисленные неудобства. В довершение ко всему и сама поэтесса активно сочувствовала белому движению, смело объявив об этом в своем сборнике стихов под названием «Лебединый стан».

С 1922 года Цветаева начала вести эмигрантскую жизнь. Она некоторое время жила в Берлине, затем в Праге, потом, в 1925 году, в Париже. Она постоянно ощущала нехватку денег и элементарных вещей, в том числе и еды. Критики и земляки-эмигранты с каждым днем относились к ней со все большей враждебностью.

В 1937 году муж Цветаевой, Сергей Эфрон, мечтая, наконец, вернуться в СССР, согласился стать заграничным агентом НКВД. Но прошло совсем немного времени, и он неожиданно обнаружил, что оказался замешанным в заказном политическом убийстве. Понимая, что лишних и слишком умных свидетелей нигде не любят, он бежал из Франции, вернувшись, наконец, в Москву. Вскоре Марина с сыном вслед за Сергеем и дочерью также вернулись на родину.

Через несколько месяцев, в 1940 году, в Москве и начался роковой для Марины Цветаевой путь, в конце концов приведший ее к смерти. Тогда она, уже отчаявшаяся найти для себя место в новом послереволюционном мире, писала в дневнике: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего – себя, своей головы, если эта голова – так преданно мне служащая в тетради и так убивающая меня в жизни. Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами – крюк...».

Итак, Марина уже напрямую говорит о крюке, год спустя которым все-таки решится воспользоваться. Что же подтолкнуло ее к этому? Возможно, последним гвоздем в крышке уже маячившего на горизонте гроба стал арест ее близких людей, настигший Марину ровно за год до того, как была сделана эта запись в дневнике. Адриана и Сергей Яковлевич Эфрон, дочь и муж Цветаевой, были схвачены полицией и отправлены одна в тюрьму, другой – на плаху.

Следом за первой в дневнике Цветаевой появилась еще одна запись: «Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить – мерзость, прыгнуть – враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже – посмертно – боюсь. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна... но, Господи, как я мала, как я ничего не могу! Доживать – дожевывать. Горькую полынь».

Но все же, несмотря ни на что, Марина Цветаева была сильной, и хотя несчастье, обрушившееся на семью, подкосило ее, у женщины все же оставалось немного сил на последний рывок вверх, к воздуху. Ей надо было жить хотя бы ради сына. Однако злая судьба не дала ей этой возможности, отобрав смысл жизни любой творческой личности – Цветаеву перестали печатать.

Если в эмиграции ее произведения хоть как-то доносились напечатанным словом до читателей, то после возвращения в Москву даже эта ниточка, связывающая ее с литературными кругами России, прервалась.

Арест дочери, гибель мужа, запрет на распространение произведений, война, эвакуация, унижения, нищета, затем Елабуга, Чистополь и опять мысли о самоубийстве... Круг замкнулся, и злосчастный «крюк» вновь возник на горизонте жизни Цветаевой.

Последние дни Марины Цветаевой прошли в безвестной пелене отчаяния. Во многом душевное состояние поэтессы можно почувствовать, прочитав воспоминания о предсмертном периоде ее жизни Лидии Чуковской, которая опубликовала их в книге «Предсмертие».

Вот первые впечатления Чуковской от встречи с Цветаевой в тот период: «Женщина в сером поглядела на меня снизу, слегка наклонив голову вбок. Лицо того же цвета, что берет: серое. Тонкое лицо, но словно припухшее. Щеки впалые, а глаза желто-зеленые, вглядывающиеся упорно. Взгляд тяжелый, выпытывающий.

– Как я рада, что вы здесь, – сказала она, протягивая мне руку. – Мне много говорила о вас сестра моего мужа, Елизавета Яковлевна Эфрон. Вот перееду в Чистополь, и будем дружить.

Эти приветливые слова не сопровождались, однако, приветливой улыбкой. Вообще никакой улыбкой – ни глаз, ни губ. Ни искусственно светской, ни искренне радующейся. Произнесла она свое любезное приветствие голосом без звука, фразами без интонации. Я ответила, что тоже очень, очень рада, пожала ей руку и заспешила на почту».

«Чувашская республика». 18 августа пароход прибыл в Елабугу, Цветаева с сыном сошла на берег и сразу же занялась поисками жилья и работы.

Известно, что только через несколько дней, 21 августа, она наконец-то нашла себе более чем скромное жилье – отгороженный занавеской угол в маленькой и бедной избе на Ворошиловской улице, где поселилась с сыном. Угол был настолько маленький, что они едва помещались там.

полны скорби и покорности судьбе: «Я когда-то умела писать стихи, теперь разучилась... Я ничего не могу...»

26 августа поэтесса написала прошение: «В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда». Отдавая записку в руки секретаря, женщина прекрасно понимала, что столовая, где она мечтает работать, будет открыта только в начале осени.

В произведении «Предсмертие» Лидия Чуковская описала свою очередную встречу с Мариной Цветаевой, произошедшую как раз в то время, когда поэтесса пришла узнать ответ членов парткома на свое прошение: «... Лестница. Крутые ступени. Длинный коридор с длинными, чисто выметенными досками пола, пустая раздевалка за перекладиной; в коридор выходят двери – и на одной дощечка: „Парткабинет“. Оттуда – смутный гул голосов. Дверь закрыта.

– Марина Ивановна.

– Вы?! – так и кинулась она ко мне, схватила за руку, но сейчас же отдернула свою и снова вросла в прежнее место. – Не уходите! Побудьте со мной!

Может быть, мне следовало все-таки постучаться в парткабинет? Но я не могла оставить Марину Ивановну».

Лидия Чуковская принесла для Марины Цветаевой стул и сочувственно оглядела ее. Та выглядела очень плохо. Осунувшаяся, подурневшая женщина ничем не напоминала прежнюю Марину Цветаеву, стихи которой заставляли сходить с ума как мужчин, так и женщин. Судьба вдоволь поиздевалась над ней, вынудив приползти как за милостыней к двери парткома и униженно просить предоставить ей хоть какую-то работу: «Сейчас решается моя судьба, – проговорила она. – Если меня откажутся прописать в Чистополе, я умру. Я чувствую, что непременно откажут. Брошусь в Каму».

Встревоженная нездоровым видом и горячими словами случайно встреченной знакомой, Чуковская стала ее уверять, «что не откажут, а если и откажут, то можно ведь и продолжать хлопоты. Над местным начальством существует ведь еще и московское. (“А кто его, впрочем, знает, – думала я, – где оно сейчас, это московское начальство?”) Повторяла я ей всякие пустые утешения. Бывают в жизни тупики, говорила я, которые только кажутся тупиками, а вдруг да и расступятся. Она меня не слушала – она была занята тем, что деятельно смотрела на дверь. Не поворачивала ко мне головы, не спускала глаз с двери даже тогда, когда сама говорила со мной».

«Цветаева поднялась навстречу Вере Васильевне резким и быстрым движением, – вспоминала Чуковская, – и взглянула ей в лицо с тем же упорством, с каким только что смотрела на дверь. Словно стояла перед ней не просто литературная дама – детская писательница, критик, – а сама судьба».

В этом была вся Марина. С отвагой и дерзостью, которой славились многие российские поэты, готовые принять вызов судьбы и бросить его обратно, она ждала приговор. «Вера Васильевна заговорила не без официальной суховатости, и в то же время не без смущения. То и дело мокрым крошечным комочком носового платка отирала со лба пот. Споры, верно, были бурные, да и жара.

– Ваше дело решено благоприятно, – объявила она. – Это было не совсем легко, потому что Тренев категорически против. Асеев не пришел, он болен, но прислал письмо за... В конце концов Совет постановил вынести решение простым большинством голосов, а большинство – за, и бумага, адресованная Тверяковой от имени Союза, уже составлена и подписана. В горсовет мы передадим ее сами, а вам сейчас следует найти себе комнату. Когда найдете, – сообщите Тверяковой адрес – и все».

После этого Вера Васильевна предложила Цветаевой поискать себе жилье в районе улицы Бутлерова и, подумав, добавила: «Что касается вашей просьбы о месте судомойки в будущей писательской столовой, то заявлений очень много, а место одно. Сделаем все возможное, чтобы оно было предоставлено вам. Надеюсь – удастся.

– Вера Васильевна простилась и ушла в парткабинет заседать. А мы по лестнице вниз.

стыдно: я, скажем, сижу за столом, хлебаю затируху, жую морковные котлеты, а после меня тарелки, ложки, вилки моет не кто-нибудь, а Марина Цветаева? Если Цветаеву можно определить в судомойки, то почему бы Ахматову не в поломойки, а жив был бы Александр Блок – его бы при столовой в истопники. Истинно писательская столовая».

28 августа Цветаева села на пароход и вернулась к сыну в Елабугу. На другой день Георгий, сын Цветаевой, написал в своем дневнике, что его мать так и не смогла нигде найти работу. В качестве единственного варианта ей предложили занять должность переводчицы в НКВД, где она должна была переводить с немецкого на русский. Узнав об этом факте из биографии поэтессы, многие начали думать о том, что Цветаеву хотели «завербовать» органы государственной власти.

Как провела Цветаева предпоследний день в своей жизни, известно мало. Но можно предположить, что она была на грани отчаяния. Последний день в ее жизни, 31 августа, был выходным – воскресеньем, а следовательно, люди, проживающие в одном доме с Цветаевой, отсутствовали. Поэтесса решила этим воспользоваться. Она написала три записки: сыну Георгию, людям, которые возьмут на себя хлопоты, связанные с ее похоронами, и Асеевым.

Незадолго до этого она с болью и отчаянием обреченного писала: «Почему вы думаете, что жить еще стоит? Разве вы не понимаете будущего?». А потом подвела итог: «Нет будущего. Нет России», – ведь с Россией она прежде всего ассоциировала себя.

Днем 31 августа Марина Цветаева повесилась, покончив с собой и со своим нищенским существованием, лишенным даже маленького лучика надежды.

Марина, словно бы уже предчувствуя скорый конец, написала удивительное по своей эмоциональной силе произведение, которое стало ее предсмертным реквиемом самой себе: